Еще сильнее меня заинтриговало открытие такого явления, как афроамериканская элита. Черная кожа большинства моих новых друзей совершенно не означала хоть какого-то общего с моим жизненным опытом. Родители многих из них работали юристами или врачами, и все они, похоже, были членами клуба «Джек и Джилл». Они отдыхали на лыжных курортах и ездили на каникулы за границу. Они разговаривали о непонятных мне вещах типа летних стажировок и исторически черных колледжах. Родители моего чернокожего одноклассника, добрейшего ботаника, как оказалось, основали огромную косметическую компанию и жили в элитном небоскребе в центре города.

Таков оказался мой новый мир. Я не говорю, будто все в школе были богатыми или невероятно искушенными, это не так. Множество детей приезжали из таких же районов, как мой, и сталкивались в жизни с тем, с чем мне повезло не столкнуться. Но первые месяцы в Уитни Янг показали мне то, что до сих пор оставалось для меня невидимым: аппарат привилегий и связей, похожий на сеть полузаметных лестниц и страхующих тросов, висящих над нашими головами и готовых вознести некоторых из нас – но далеко не всех – прямиком к небу.

Мои первые оценки в школе оказались хорошими. Следующие тоже. За первый и второй год обучения я смогла возродить уверенность в себе, как во времена Брин Мор. С каждым маленьким достижением и предотвращенной неудачей мои сомнения понемногу рассеивались. Мне нравились почти все учителя, и я не боялась поднимать в классе руку. В Уитни Янг быть умным безопасно. Все нарабатывали портфолио для колледжа, и никому не приходилось скрывать свой интеллект из-за страха услышать «чего это ты разговариваешь как белая».

Мне нравились все предметы, на которых нужно было писать, и я с трудом, но все же продиралась через алгебру. А еще я неплохо знала французский. Некоторые одноклассники, конечно, опережали меня на шаг-другой, но я старалась не обращать на это внимания. Я начинала понимать, что в большинстве случаев могу их нагнать, если потрачу на учебу чуть больше времени. Я не была круглой отличницей, но всегда старалась и в один из семестров почти достигла этой цели.

Крейг в это время поступил в Принстон, оставив после себя комнату на Эвклид-авеню, переделанную из веранды, и дыру в наших жизнях в шесть футов шесть дюймов[67] ростом и двести фунтов[68] весом. В холодильнике стало в разы меньше молока и мяса, а телефонная линия наконец освободилась от девчонок, желающих поболтать с братом. Его приглашали несколько крупных университетов, предлагая стипендию размером с содержание баскетбольной звезды, но с подачи родителей он выбрал Принстон. Тот стоил дороже, однако, как они считали, открывал больше возможностей. Отец чуть не лопнул от гордости, когда Крейг на втором курсе попал в баскетбольную команду Принстона. Папа уже плохо стоял на ногах и передвигался с помощью двух костылей, но все еще любил долгие поездки. Он продал свой старый «Бьюик» и купил новый, еще один 225-й, теперь темно-бордовый и блестящий. Когда у папы выдавалось свободное от работы на водоочистительной станции время, он отправлялся в двенадцатичасовую поездку через Индиану, Огайо, Пенсильванию и Нью-Джерси, чтобы попасть на игру Крейга.

Из-за того что Уитни Янг находилась так далеко, я стала проводить с родителями гораздо меньше времени – больше вне дома, чем внутри. Думаю, маме с папой было одиноко или, по крайней мере, им пришлось перестроиться. Устав от ежедневных стоячих поездок на автобусе по девяносто минут, мы с Терри Джонсоном придумали один трюк: нужно было встать утром на пятнадцать минут пораньше и проехать на автобусе в противоположном от школы направлении до менее населенного района. Там перейти через дорогу и сесть в полупустой автобус. Чрезвычайно довольные своей смекалкой, мы занимали сидячие места и затем болтали или делали уроки всю дорогу до школы.

Домой я возвращалась около шести-семи часов вечера, быстро ужинала и обсуждала с родителями прошедший день. Но, как только посуда была вымыта, я исчезала в домашней работе. Чаще всего я забиралась вместе с учебниками в энциклопедический уголок под лестницей, напротив квартиры Робби и Терри, чтобы посидеть там в тишине и покое.

Родители никогда не говорили, насколько тяжело им было оплачивать наше обучение в колледже, но я знала достаточно, чтобы это ценить. Когда учительница французского набирала группу для путешествия в Париж на каникулах, я не стала даже поднимать вопрос дома. В этом состояла разница между мной и ребятами из клуба «Джека и Джилл», большинство из которых уже стали моими близкими друзьями. У меня был любящий и уютный дом, деньги на автобус до школы и горячий ужин по вечерам. О большем я просить даже не собиралась.

И тем не менее в один из вечеров родители попросили меня присесть. Оба выглядели озадаченными: мама узнала о поездке во Францию от мамы Терри Джонсона.

– Почему ты нам не сказала? – спросила она.

– Потому что это слишком дорого.

– Это не тебе решать, Миш, – мягко, почти обиженно сказал отец. – А как прикажешь решать нам, если мы ничего не знаем?

Я посмотрела на них, не зная, что ответить. Мамин взгляд смягчился. Отец уже сменил рабочую униформу на чистую белую рубашку. Родителям было за сорок, почти двадцать лет они прожили в браке – и никто из них ни разу не летал в Европу. Они никогда не отдыхали на пляже и не ужинали в ресторане. Не купили собственный дом. Мы были их инвестицией, я и Крейг. Все уходило в нас.

Через несколько месяцев я полетела в Париж с учителем и десятком одноклассников из Уитни Янг. Мы жили в хостеле, ходили в Лувр и на Эйфелеву башню, ели crêpes au fromage[69] из уличных палаток и гуляли по берегам Сены. Конечно, мы говорили по-французски как группка детей из Чикаго, но, по крайней мере, говорили.

Когда самолет отъезжал от выхода на посадку в тот день, я смотрела из окна на аэропорт, зная, что где-то там, за его черными стеклами, стоит мама в зимнем пальто и машет мне вслед. Я помню, как шокирующе громко взревели двигатели, а потом мы с дребезжанием покатились по взлетно-посадочной полосе и начали крениться вверх. Ускорение сдавило мне грудь и прижало к сиденью на одно странное, промежуточное мгновение, которое наступает, прежде чем ты наконец почувствуешь, как взлетаешь.

Как и все ученики старшей школы, мы с друзьями обожали слоняться без дела, галдеть и дурачиться. Если уроки заканчивались пораньше или на дом задавали не так много, мы устремлялись из Уитни Янг в центр Чикаго, в восьмиэтажный торговый центр Уотер-Тауэр-Плейс. Оказавшись там, мы катались вверх-вниз по эскалаторам, тратили деньги на изысканный попкорн из «Гаррет» и оккупировали столик в Макдоналдсе на совершенно неразумное количество часов, особенно учитывая, как мало мы там заказывали. Мы разглядывали дизайнерские джинсы и сумочки в «Маршалл Филдс»[70], часто с тайком висящими на хвосте охранниками, которым не нравилось, как мы выглядим. А иногда ходили в кино.